Юрий Левитанский
(M)
***
Всего и надо, что вглядеться,- боже мой,
Всего и дела, что внимательно вглядеться,-
И не уйдешь, и никуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.
Всего и надо, что вчитаться,- боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою -
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.
Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка - она со временем прочтется,
И перечтется много раз и ей зачтется,
И все, что было с ней, останется при ней.
Но вот глаза - они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся беда.
Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.
А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело после было, после было дело,
И в этом дело все, и в этом вся печаль.
Мне тем и горек мой сегодняшний удел -
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!
Yuri Levitansky
Translated by Natasha Gotskaya © 2008 - 2011
The poems marked by (M) are set to music and performed by Sergey Nikitin or Victor Berkovsky . You can find mp3 files at the bottom of the page. English versions of the poems can be sung to the same music.
(M)
* * *
It’s all we need: to look intently - oh, my God!
It’s so simple: look intently, look inside,
And that is it – we cannot turn away or hide
From these amazing eyes, from their sudden depth.
It’s all we need: to read intently – oh, my God!
It’s so simple: linger over those lines,
Instead of flicking through with hurried hands and minds,
Just linger over, read it over, read again.
I pity a genuine but unacknowledged line,
But lines have time, they will be read, and they will stay,
Their time will come, their day will come, as well as fame,
And all they do contain will always stay with them.
But those eyes – they leave forever, they’ll be gone,
They’re like a certain world, the undiscovered world,
They’re like a certain Rome, the lost forever Rome,
And they are certain to be lost, and that’s the worst.
I also somewhat pity you, I pity you –
For you lived vainly, you’ve been hurrying all your life
And even don’t suspect just what you’ve been deprived of,
You’ll never know it – and that’s the main regret.
But have any right to judge? – I’m just like you.
I lived the same way - was possessed by words at first,
Put actions second, what’s the point to put them first?
And that’s the point and that is now my regret.
And that’s the real reason of my bitter lot:
While trying acting like a judge, even a prophet,
What lovely stars above my head I haven’t noticed,
What priceless treasures underfoot I’ve missed or lost!
***
Отмечая времени быстрый ход,
моя тень удлиняется, что ни год,
Что ни год удлиняется, что ни день,
всё длиннее становится моя тень.
Вот уже осторожно легла рука
на какие-то пастбища и луга.
Вот уже я легонько плечом задел
за какой-то горный водораздел.
Вот уже легла моя голова
на какие-то тёплые острова.
А она всё движется, моя тень,
всё длиннее становится, что ни день,
а однажды, вдруг, на исходе дня
и совсем отделяется от меня.
И когда я уйду от вас, в некий день,
в некий день уйду от вас, в некий год, -
здесь останется лёгкая моя тень,
тень моих надежд и моих невзгод,
полоса, бегущая за кормой,
очертанье, контур неясный мой…
Словом, так ли, этак ли – в некий час
моя тень останется среди вас,
среди вас, кто знал меня и любил,
с кем я песни пел, с кем я водку пил,
с кем я щи хлебал и дрова рубил,
среди вас, которых и я любил.
Будет тень моя тихо у вас гостить,
и неслышно в ваши дома стучать,
и за вашим скорбным столом грустить, ,
и на вашем шумном пиру молчать.
Лишь когда последний из вас уйдёт,
навсегда окончив свой путь земной,
моя тень померкнет, на нет сойдёт,
и пойдёт за мной, и пойдёт за мной,
чтобы там исчезнуть среди корней,
чтоб растаять дымкою голубой,-
ибо мир предметов и мир теней
всё же прочно связаны меж собой.
Так живите долго, мои друзья. ,
Исполать вам, милые. В добрый час.
И да будет тень моя среди вас.
И да будет жизнь моя среди вас.
Сон об уходящем поезде (M)
Один и тот же сон мне повторяться стал:
Мне снится, будто я от поезда отстал.
Один, в пути, зимой, на станцию ушел,
А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел,
И я хочу бежать за ним - и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу.
И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас -
Вращение Земли, вращение полей,
Вращение вдали берез и тополей,
Столбов и проводов, разъездов и мостов,
Попутных поездов и встречных поездов.
Но в том еще беда, и, видно, неспроста,
Что не годятся мне другие поезда.
Мне нужен только тот, что мною был обжит.
Там мой настольный свет от скорости дрожит.
Там любят лечь - так лечь, а рубят - так сплеча.
Там речь гудит, как печь, красна и горяча.
Мне нужен только он, азарт его и пыл.
Я знаю тот вагон, я номер не забыл.
Он снегом занесен, он в угле и в дыму,
И я приговорен пожизненно к нему.
Мне нужен этот снег. Мне сладок этот дым,
Встающий высоко над всем пережитым!
И я хочу бежать за ним - и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу,
И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас.
***
Time is moving forward, exact and fast,
and my shadow grows as years pass,
Every month it lengthens, it doesn't stay,
It is longer, longer with every day.
Here I see the shape of my own hand
laid upon a field and a river bend.
Here I see my shoulder, it almost reached
snow-covered peaks of a rocky ridge.
Here the top of my head has touched - I see -
some unknown isles in a tropic sea.
Yes, my shadow grows, it doesn't stay,
it is longer, longer with every day.
And the day will come, at a certain date,
and my shadow and I will separate.
I will leave you all on this day or night,
in this very year I'll go away, -
but you'll have my shadow - an airy, light
trace of my sweet hopes, of my grief and play,
dim and hazy contour, a shape, a shake,
waves that run astern, frothy stripe of wake…
So, the day will come - I say nothing new -
when my shadow only stays with you,-
you, my friends, I lived with, you, whom I loved,
and with whom I shared a song, a laugh,
and a bottle of vodka, a sauerkraut soup, -
with all those I loved, and who loved me, too.
And my quiet shadow will be your guest,
it'll be knocking silently at your door,
it will sit invisibly at your fest,
it will grieve, disconsolate, when you mourn.
It will stay, my shadow, until the last
of you all will finish his earthly trip, -
then my shadow'll forfeit its shape and lustre
and will follow me, it will follow me
to be lost forever in grass and soil,
to dissolve as haze in a sunny day
since the worlds of objects and ghostly souls
are connected tightly, whatever they say.
I am wishing you good luck, dear friends,
let you live for long, let you stay alive.
Let me be surrounded by your hands,
let you keep my shadow, and keep my life.
The dream about the leaving train (M)
I used to have a dream, it comes to me each night:
I went somewhere by train - and I am left behind.
I've gotten off my car, small station's lost in snow,
I see my train to start, it's off, it's on the go,
I try with all my might to run - and feel: I can't,
I cannot move in dream, but, all the same, I run.
And in the closed circle of interlacing ways
It seems: rotating Earth is moving us in space -
Rotating huts and hills, rotating fields and vales,
Rotating willows, elms, and poplars far-away,
Rotating wires, poles, rotating bridges, lanes,
All forward-passing trains, and all on-coming trains.
The worst of all is this (and here is the root):
For me, all other trains don't work, they're no good.
I want the only one - the only one I need.
My reading light is there, it's trembling at high speed.
There nothing is done halfway, and everything's said to face,
Disputes and talks and laughs are hot as a fireplace.
I want my own train, its passion, heat and force,
I keep in mind its name, its number and its course.
It's far, it clothed in snow, in soot and slack and dust,
Condemned to it, I know: I need it while I last,
I'm sentenced to my train, I need it to survive,
The sweetness of its smoke arise above my life!
I try with all my might to run - and feel: I can't,
I cannot move in dream, but, all the same, I run,
And in the closed circle of interlacing ways
It seems: rotating Earth is moving us in space.
*** (M)
Ну что с того, что я там был.
Я был давно, я все забыл.
Не помню дней, не помню дат.
И тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат.
Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я крепко впаян в этот лед.
Я в нем как мушка в янтаре.
Ну что с того, что я там был.
Я все забыл. Я все избыл.
Не помню дат, не помню дней,
названий вспомнить не могу.
Я топот загнанных коней.
Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня,
я бой на дальнем рубеже.
Я пламя вечного огня,
и пламя гильзы в блиндаже.
Ну что с того, что я там был.
В том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл,
я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне,
война участвует во мне.
И пламя вечного огня
горит на скулах у меня.
Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от тех снегов, от той зимы.
И с той зимой, и с той землей,
уже меня не разлучить.
До тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.
***
Б. Слуцкому
Окрестности, пригород - как этот город зовется?
И дальше уедем, и пыль за спиною завьется.
И что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, -
окрестности, пригород, город - как звать этот город?
Чего мы тут ищем? У нас опускаются руки.
Нельзя возвращаться, нельзя возвращаться на круги.
Зачем нам тот город, встающий за клубами пыли, -
тот город, те годы, в которых мы молоды были?
Над этой дорогой трубили походные трубы.
К небритым щекам прикасались горячие губы.
Те губы остыли, те трубы давно оттрубили.
Зачем нам те годы, в которых мы молоды были?
Но снова душа захолонет и сердце забьется -
вон купол и звонница - как эта площадь зовется?
Вон церковь, и площадь, и улочка - это не та ли?
Не эти ли клены над нами тогда облетали?
Но сад затерялся среди колоколен и башен.
Но дом перестроен, но старый фасад перекрашен.
Но тех уже нет, а иных мы и сами забыли,
лишь память клубится над ними, как облачко пыли.
Зачем же мы рвемся сюда, как паломники в Мекку?
Зачем мы пытаемся дважды войти в эту реку?
Мы с прошлым простились, и незачем дважды прощаться.
Нельзя возвращаться на круги, нельзя возвращаться.
Но что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, -
окрестности, пригород, город - как звать этот город?
***
Осенняя роща, едва запотевший янтарь,
и реки, и броды.
Пора опадающих листьев, высокий алтарь
притихшей природы.
Пора опадающих листьев, ты что мне сулишь,
живу ожиданием встречи,
а то, что меня окружает, всего только лишь
кануны ее и предтечи.
Чего ожидаю? Зачем так опасно спешу
все метить особою метой?
Живу ожиданьем одним, только им и дышу,
как рощею этой.
Осенняя роща, о мой календарь отрывной,
мой воздух янтарный,
где каждый березовый лист шелестит надо мной,
как лист календарный.
О мой календарь! Спаси и помилуй меня,
приблизь эти числа.
Иначе все дни и все числа без этого дня
лишаются смысла.
Живу ожиданьем, помилуй меня календарь,
живу ожиданием встречи.
...Осенняя роща, природы священный алтарь,
и теплятся свечи.
Тревожное отступление
Я выдохся. Кончился. Все. Ни строки.
И так я, и этак – и все не с руки.
Река замерзает, и ветер с реки.
Пора ледостава, и время бесптичья.
И в голову лезут одни пустяки.
Одни пустяки начинают меня
тревожить –
ну, скажем, вопросы величья,
забвенья и славы,
наличья врагов,
а то – еще лучше –
вопросы наличья
долгов перед кем-то и просто долгов,
а то еще – тоже –
вопрос безразличья
влиятельных критиков,
узких кругов,
от коих зависят вопросы величья,
а также вопросы наличья долгов.
Вот ход моих мыслей. Примерно таков.
Я выдохся. Кончился.
До неприличья,
до ужаса даже – пуста голова.
С трудом вспоминаю простые слова.
Совсем задыхаюсь от косноязычья.
Но после бессонницы ночь напролет,
когда уже, в лестничный глядя пролет,
решаю –
а что, если вниз головой? –
внезапно я звук различаю живой,
шуршанье и клекот,
как будто бы птичья
гортань прочищается. Тронулся лед!
И что-то случилось. Почти ничего.
Всего только дрогнули чаши весов.
И ключ повернулся. И щелкнул засов.
Но это,
возникнув бог весть из чего,
моих журавлей предвещало прилет.
(Вот тут и поди, разберись, отчего,
откуда все это начало берет!)
Но клекот, шуршанье, и сдавленный зов,
и множество смутных еще голосов…
Да что же случилось? Пока ничего.
Но тронулся, тронулся, тронулся лед.
Теперь не пытайтесь тягаться со мной!
Нет, вам не подняться теперь до меня!
О Господи, что ж это было со мной?
Неужто и впрямь начинали меня
Серьезно тревожить вопросы величья,
забвенья и славы,
наличья врагов,
а то – еще лучше –
вопросы наличья –
ну, словом, весь этот набор пустяков?
Нет, дудки! Ищите себе дураков!
Моих журавлей начинается лет!
И ветер охоты подул на листы,
и пороховницы мои не пусты,
и ход моих мыслей сегодня таков,
что впору с богами соседствовать мне!
Да что там – с богами! Я сам из богов!
Движенье созвездий и ход облаков
Решительно благоприятствуют мне.
И все-то мне на руку,
все мне с руки,
и все на мою только мельницу льет.
Так что же случилось?
Пока ничего.
Но тронулся, тронулся, тронулся лед.
Второе тревожное отступление
Ну, вот и вернулись твои журавли.
И ветер охоты подул на листы.
И пороховницы твои не пусты.
Ну, что же, прекрасно!
И ход твоих мыслей сегодня таков,
что можешь с богами соседствовать ты.
Да что там - с богами! Ты сам из богов!
Ну, что же, возможно.
А все же давай разберемся сперва -
с чего закружилась твоя голова?
Всего-то с того, что умеешь слова
писать на бумаге?
Что можешь придать им порядок такой,
чтоб строки стояли строка над строкой
и чтобы одна отвечала другой
своим окончаньем?
Что вместо, к примеру, "весна" и "сосна"
ты нынче рифмуешь "весна" и "весла" -
и в этом ты зришь своего ремесла
прогресс несомненный,
как если бы рифма "весна" и "весла"
уменьшила в мире количество зла
хотя б одного человека спасла
от пули, от петли?
А ты не подумал, садясь за стихи,
что, может быть, это и есть пустяки -
уменье писать на бумаге стихи,
стихи на бумаге?
И разве тебе не казалось порой,
что ты занимаешься детсякой игрой,
в бирюльки играешь во время чумы,
во время пожара?
Что все эти рифмы - безделица, вздор,
бубенчики на шутовском колпаке,
мальчишки, бегущие с криками вдоль
рядов похоронных?
Ну, что ж, опровергни, отбрось, отмети
все знаки вопроса один за другим,
предай осмеянью, сотри в порошок,
чтоб камня на камне...
А все же ты должен пройти этот круг
сомнений, неверья, опущенных рук,
пускай не сегодня, не сразу, не вдруг,
а все же, а все же...
*** (M)
I've been there, yes, and so what?
It's all bygone, I have forgot.
I can't recall a date, a day,
a battlefield, a river crossed.
I'm from the ranks. I'm No Name.
I'm unaccounted-for and lost.
I 'm an accidental bullet miss.
I'm blood-stained January ice.
I'm frozen in this crystal piece
Like petrified in amber flies.
I've been there, yes, and so what?
I don't remember. I forgot.
I can't recall the names, the moves,
I can't recall a single place.
I'm neigh and thud of horses'hoofs.
I'm whizz of bullets fired in face.
I'm not-lived-through, aborted day.
I'm fire of battle still unquenched.
I'm part of the Eternal Flame
And flame of gun-shots from a trench.
I've been there, yes, and so what?
That cursed "to be or not to be".
I almost totally forgot,
I will forget, I will be free.
I don't participate in war!
The war participates in me.
Eternal Flame does reach my core,
Trembles on my face and burns my skin.
No one can cure me - too late! -
from those years, from that war.
No one can now separate
me from that winter - nevermore.
No one can split me off from all
that snow and cold blood-sodden earth -
Until the final snowfall
in which my traces will be lost.
***
To B. Slutsky
A neighbourhood, suburbs, a town - what name do they call it?
We'll pass it, we'll go away, swirls of dust on the road.
What drives us, preventing from stopping - a hunger, a fear?
A neighbourhood, suburbs, a town - what town is here?
What for are we looking, what for are we looking, disheartened?
We shouldn't return, shouldn't enter again the same current.
What for do we rush to the town that looms, vague and misty,
To far-away years, where our youth is existing?
A trumpet was calling for march, and the cheeks, though unshaven,
Were touched by the lips moist and hot as in hell or in heaven.
The trumpet is silent, the lips - they got cold long ago.
What for do we need those years of youth? They are gone.
The heart doesn't listen, it's fluttering - we're almost there -
The dome and the belfry, and what is the name of the square?
The square, the church and the street - isn't this the same alley?
And these maple trees - they were rustling above us, I tell you!
But where is the garden? - It's lost among churches and towers.
The house is changed, reconstructed, repainted, recoloured.
And some are long gone, and the others are past recollection,
A cloud of memory flows in unknown direction.
What for do we strive to come here, as pilgrims to Mecca?
What for do we try to re-enter these rivers, these matters?
We've bade farewell to the past, we have left, and it's senseless
To do it again and again, since the circle is endless.
But something is pushing us further - a hunger, a fear?
A neighbourhood, suburbs, a town - what town is here?
***
The grove in the fall - weeping amber, the circling of leaves,
the dark slow water.
The season of fall, and the temple of quietened trees,
the nature's high altar.
The season of fall, what's your promise? I live in suspense,
in anticipation
of some future date, of the meeting, and everything else
is just preparation.
What for do I wait, labeling things as the omens in haste?
The dangerous follies.
My life is this waiting, my breath is this waiting, this place,
this autumn, this forest.
The grove of the fall, you're my calendar. Birch leaves, in turn,
fall through amber air,
and each of them is like a calendar sheet to be torn
on its day of the year.
My calendar, save me, have mercy upon me, I pray,
bring nearer this meeting.
You see, all my days, if not crowned by the one single day,
are senseless and fleeting.
I live for the meeting, have mercy, bring nearer the future,
the meeting, the meaning.
...The grove of the fall, sacred temple, the altar of nature.
The candles are gleaming.
The disturbing digression
I can't force a line. I am finished. Run dry.
Try this way, and that - everything is awry.
The river is freezing, and grey is the sky -
the season of birdlessness, ice and stagnation.
All kinds of boloney, in endless supply,
creep into my thinking and feed my frustration,
for instance:
the questions of greatness, of my
renown,
posthumous fame,
reputation
among influential critics and such
(with biased opinions in their gazettes),
or else - none the better - of money and debts,
(the latter, for sure, depends very much
on former's presumptuous evaluations) -
all these are the thoughts that pile up in my head.
That's it.
Not a word. Not a line. Not a shred
of anything worthwhile. My tongue is worn out.
I’m smothered by tongue-tie. I now forget
the usual words. What a shame.
No doubt,
my mind is the scene of complete devastation.
But then, after sleepless and torturous night,
when I, from the top of the stairs, look down,
a little bit playing with project of diving, -
I suddenly hear some subtle and light
and all but inaudible tentative sound,
a whisper,
a birdie that clears its throat,
a turn of the key,
brooklet’s murmur arriving
from-God-knows-where,
a half-muffled note,
that's tipping the balance and tilting the scales.
And God knows why, but it now entails
debacle, approaching break-up of the ice.
What changed?
Almost nothing. But this tiny voice,
intangible whisper - it now contains
the hundreds of voices still hidden in skies.
It now foretells the return of my cranes.
I see their wingbeats, I hear the call.
What happened? Still nothing important at all,
but - yes, it is breaking, it's breaking, the ice!
Oh, now don't try to keep hold of me, guys!
My God, what was it? What has happened to me?
My Lord, were they really bothering me? -
These questions of greatness,
of fame,
reputation,
of money and enemies,
scarce compensation,
the question of having?
My God, what has happened?
It wasn't for real! Ha! Not on your life!
I now don't care. My cranes will return.
I now don't care. My cranes will arrive.
The air of hunting is filling my sheets.
My powder's dry in my powder-horns.
My mind's now clear, and keen are my wits.
And even the stars play in favor of me,
and all constellations play into my hands,
and clouds above me bring grist to my mill.
In daring thoughts I'm a neighbour to gods -
yea, a neighbour to gods,
I'm talking to skies,
yea, I'm god-like myself,
no barriers ahead...
What's it, what has changed? Almost nothing, as yet.
But - yes, it is breaking, it's breaking, the ice!
The Second Disturbing Digression
OK, it has happened. Your cranes have returned.
The air of hunting is filling your sheets.
Your powder's dry in your powder-horns.
Oh, well, this is great!
And even the stars play in favor of you,
and all constellations play into your hands,
in daring thoughts you're a neighbour to gods -
well, 't may be so.
But nevertheless, let us look and decide
what's it that inflates you with passion and pride?
The fact that you're able to rhyme and to write
words on paper?
Your flair for intricate verbal designs?
Your knack in arranging and stringing the lines,
one over the next, making them interwine
by similar endings?
For instance, instead of the rhyme "sun" and "fun",
you nowadays would prefer "sun" and "swan" -
you think that it shows your skill getting on,
your mastery progress,
as if any word, any rhyme that you choose
could lessen th’amount of vice and abuse,
could save anyone from a bullet, a noose,
at least one person?
And haven't you thought, when composing a verse,
that it's chickens’ play that is not worth a curse, -
a bauble, a trifle, a trinket - a verse -
just words on paper?
And don't you, at times, see it all in this way:
that you're like a kiddie immersed in a play,
you play while the world is being ruined by plague,
by plague and fire?
That all of your rhymes - they are gewgaw, Dutch gold,
your iamb and trochee are the cap and bells,
your strophes are gamins that rattle along
a funeral train?
OK, now contest all these question marks,
deflate and demolish, refute, controvert,
laugh out of court, and then grind to the dust,
tear to tatters...
But still you would hardly avoid this motif
of doubt, uncertainty and disbelief,
not now, perhaps, but sometime, while you live -
you must go through...